Съемки проходили на берегу давно не используемых по прямому назначению Люберецких полей фильтраций, богатых в то время на птиц и густо заросших бурьяном. Среди зарослей трав, благодатно разросшихся на удобренной земле, особо выделялись толстые и добротные конопляные стебли, привлекающие в конце лета массу зерноядных птиц, а в пору цветения, возможно, и наркоманов.
Мне нужно было снимать у воды, и, чтобы можно было ходить по мелководью, приходилось переодеваться в полевую форму и надевать болотные сапоги, привезенные в машине. Световой день в июне длинен, ожидать трофеев можно было до 21:00. Иногда на карты заходили и люди, например, один из иностранных сезонных рабочих долго бродил в зарослях, разыскивая птичьи яйца.
После съемок мне необходимо было переодеться и переобуться для удобства вождения машины. В один из своих приездов, после съемок семьи черношейной поганки на одной из заброшенных карт полей орошения я дошел до машины и, сбросив полевой камуфляж, уже приготовился одеться в чистую одежду, как вдруг неожиданно услышал шум приближающейся машины и увидел подъехавший вплотную ко мне милицейский УАЗик. В машине сидел наряд милиции, причем у троих на ремнях болтались автоматы.
Ситуация была слишком нелепая, ведь подъехали они в тот момент, когда я был в нижнем белье и без обуви, готовился надевать чистую одежду. Что подумали стражи порядка, без тени улыбки рассматривающие полуголого фотоохотника, не могу сказать.
Один из них лишь сухо спросил, что, мол, я здесь делаю. Честно признавшись в своих бескорыстных намерениях сфотографировать птиц, я недолго задержал их внимание. Милиционеры уехали, даже не вылезая из машины, видимо, открытый багажник с фотоохотничьим барахлом и огромным ящиком от перфоратора (так как я ехал с работы, где монтировал сплит-системы) убедил их в правоте моих слов.
